Как виртуальность побеждает реальность. На примере Брежнева, Путина и Зеленского

Есть много ситуаций, где виртуальное держит первенство, поскольку оно более адекватно отражает модель мира человека, а реальность вполне может от нее отклоняться.

В любом человеческом действии, в любом объекте присутствуют все три компонента — физический, информационный и виртуальный. Некоторые могут присутствовать минимально, но они все равно есть, пишет на detector.media Георгий Почепцов.

Государство, даже самое демократическое, пытается доминировать во всех трех видах реальности. К примеру, оно может расставлять памятники и переименовывать площади, чего не может делать никто другой. Оно издает учебники, тем самым доминируя в создании правильной истории в головах нового поколения.

Министерство пропаганды должно быть, по сути, министерством виртуальности, поскольку она является самым простым и дешевым способом «исправления» реальности в нужном направлении. Но некоторые жанровые единицы и оно неспособно сотворить. Например, оно не может создать позитивный анекдот о себе, поэтому вовсю делает негативные истории о своих оппонентах, постепенно превращая их из оппонента во врага.

Человек может рассказать анекдот, который послужит контрнарративом по отношению к глобальному нарративу. Глобальный нарратив удерживается государством, который транслируется литературой и искусством, фильмами и телесериалами, где общей канвой всегда будут точки отсчета, принятые всеми. В принципе, человек может выпустить книгу, которая будет контрверсийна всему, поскольку ее нельзя использовать ни как учебник, ни как научное издание, ей достанется только область вымысла. При этом государственный вымысел, вычленяющий одни исторические события как важные и забывающий о других, считается правдой.

Человек живет по принципу наименьшего усилия, поэтому он не будет докапываться до противоречивых точек истории и даже просто не сможет этого сделать, не имея ни документов, ни инструментария. Например, американская история может быть написана с точки зрения рабов или с точки зрения местного, и тогда она будет выглядеть по-иному.

При этом соотношение трех пространств имеют разного рода отклонения. Жесткие физические условия могут порождать высокую литературу. Дмитрий Быков, к примеру, говорит: «Я задался вопросом: почему омерзительная эпоха сталинского террора породила несгибаемое поколение, а эпоха относительной свободы и гуманизма, эпоха 70-х, породила гнилое поколение? Неужели страх может служить орудием воспитания? Но ведь я знал всегда, что страх может служить орудием растления, ничем более. И вот я лет двадцать думал, пока мне не открылось: воспитывает не вектор, а масштаб. Что террор был первосортным и поколение, воспитанное им, было первосортным. А свобода была действительно жидкой, это была полусвобода, это была гибридная эпоха — 70-е годы. И поколение получилось полусвободным и половинчатым во всех отношениях — полуморальным, то есть знающим, где добро, а где зло, но постоянно нарушающим эти границы. Соответственно, сегодня, мне кажется, формируется отличное поколение, потому что эпоха стала беспримесно абсурдной. То есть она уже не гибридная, в ней действительно токсичность достигла уровня 30-х годов. Это не значит, что она кровава, как в 30-е годы; нет, ведь токсичность эпохи определяется не только количеством жертв — она определяется количеством отступлений от правды, от здравого смысла, от закона человеческого. И поэтому мне кажется, что сегодня у нас есть шанс сформировать, воспитать таким образом новое первоклассное поколение. Потому что среда уже перворазрядна, и она действительно как-то выталкивает, вымывает из себя все сколько-нибудь талантливое. Происходит атака безошибочная, у системы опять заработал спинной мозг (головного у нее нет), у нее есть какая-то чуйка, как это называется в бизнес-кругах, какая-то волшебная интуиция, позволяющая все сколько-нибудь порядочное и симпатичное отторгать на дальних подступах. Так что, к сожалению, поколения воспитываются не террором и не свободой, а именно сортностью, масштабом, той самой чистотой порядка, о которой писал Хармс».

Тут Быков не совсем прав, поскольку первое поколение, о котором он говорит, исходно было другим, выросшим в условиях других школ и университетов дореволюционного уровня, из чтения других книг и из слушания других профессоров. Короче говоря, оно выросло из другой виртуальности, которую создавали до революции.

Это другие люди попали в сталинский террор. И совсем другим было иное поколение, выросшее в советских школах и университетах, слушавшее иных профессоров. Они были плотью и кровью советской виртуальности. Так что и на выходе был другой результат.

Виртуальное помогает править физическим. Это хорошо понимали создатели религий и идеологий. Но еще лучше это понимали и понимают те, кто пользуется этим вчера и сегодня. Включая в человеке сакральное, они выводят его из реального мира. И такой человек может идти как на подвиг, так и на преступление. Все это во имя великих целей.

Сакрализация — это живой процесс. Пропаганда всегда пытается свои земные цели закрыть сакральностью. Комсомольским подвигом становились и целина, и строительство БАМа. Для Брежнева изменили историю войны, создав особую мини-сакральность в битве под Новороссийском, в которой он принимал участие.

Эту новую, внезапно возникшую виртуализацию хорошо отразил анекдот: «Где вы были в годы войны? Сражались на Малой Земле или отсиживались в окопах Сталинграда?». Или такой: «Товарищ Жуков, начинаем наступление на Берлин? — Подождите, надо сперва с полковником Брежневым посоветоваться». Хорошо, что в брежневское время с анекдотами уже не боролись.

Воспоминания Брежнева стали пропагандистской эпопеей в СССР. Хотя сам он них не писал, но Ленинскую премию получил. «Целину» написал Мурзин, «Малую землю» — Сахнин, который, кстати, всегда отрицал свое участие, а «Возрождение» — Аграновский.

Мурзин, как один из авторов, поэтому ему придется поверить, вспоминал основных «организаторов» этой сакрализации сверху: «Теперь о том, кто, с чего и какие купоны стриг во всей этой истории. Едва мы сдали в 1977-м свои рукописи, как в том же году К. У. Черненко из секретарей ЦК стал кандидатом в члены Политбюро. Едва главы "Воспоминаний" начали выходить в свет, как он стал уже членом Политбюро, а затем и лауреатом Ленинской премии (тайно, без оглашения за что). Л. М. Замятин и В. Н. Игнатенко удостоились такого лауреатства еще раньше — за сценарий документального фильма "Повесть о коммунисте" (разумеется, о Л. И. Брежневе к его 70-летию). Мало того, в ЦК КПСС специально для Л. М. Замятина и В. Н. Игнатенко был восстановлен отдел международной информации, который пара и возглавила все по тому же ранжиру: Леонид Митрофанович — зав., Виталий Никитич — его бессменный зам». При этом сестра известного журналиста Василия Пескова утверждает, что все три книги написал ее брат.

Мильчин подчеркивает, что никто не поверил в то, что Брежнев сам мог написать книгу, поэтому нужного эффекта не получилось: «При Сталине и Хрущеве этому эпизоду войны не придавали особого значения, при Брежневе он медленно стал выходить на первый план. Книга «Малая земля» должна была закрепить славу, но эффект вышел совершенно обратный».

Но вряд ли массовому сознанию это так важно. Более значимым был сам выход на широкую публику в новом качестве. Население не поверило в Брежнева-писателя, но генсеком-то он все равно остался. И всем приходилось не просто его принимать, а внимать в разных жанрах. Были пластинки, где известные актеры читали, был даже балет...

Медведев также добавляет определенные детали, которые «убивают» картинку Брежнева-воина: «Брежнев был политработником, он не был боевым командиром, он не находился на передовой. Он был начальником политотдела 18-й армии. Политотдел — это такая организация, которая руководит комсомольскими, партийными организациями, принимает в партию, иногда выезжает на фронт для вручения орденов. Брежнев выезжал на фронт на один-два дня. Такое представление, что он находился среди бойцов Малой земли. Нет. Он два раза туда приезжал на военном судне, это, конечно, было связано с опасностями, и один раз он даже был выброшен снарядом за борт, потерял сознание, моряки втащили его обратно на корабль. Он дважды выезжал на Малую землю, но на Малой земле он не сражался. В боевых порядках он не находился, потому что он и не обязан был находиться. Он был полковником политотдела и в его функцию не входили боевые операции. Его назвать солдатом в прямом смысле слова нельзя».

И еще об одном контексте написания: «Аграновский сам как-то сказал своим друзьям, что он принимал участие в написании "Малой земли". А так коллектив авторов скрывался. Люди получали высокую оплату, гонорар был огромный. Некоторые из тех, кто помогал писать не только "Малую землю", но и повесть "Целина", это были провинциальные писатели, они могли получить квартиру в Москве. То есть, эта работа вознаграждалась так щедро, что по тому времени никто не мог отказаться от ее выполнения, и не только по политическим или партийным соображениям, но и просто по материальным соображениям. Вам предлагается огромная оплата за сравнительно скромную работу».

И о виртуальности в воспоминаниях и жизни: «Мифы возникали про его поездку на Малую землю. В повести и воспоминаниях старожилов говорилось, что один снаряд попал в небольшое десантное судно, на котором находился Брежнев, Брежнева выбросило в море, он потерял сознание от контузии, и его в бессознательном состоянии моряки вытащили на борт судна и привели в чувства. А в последующих описаниях уже было совсем по-другому: что Брежнев был выброшен взрывной волной в море, и он не только сам поднялся на борт судна, но и спас нескольких моряков. Конечно, Брежнев не спасал моряков, моряки спасли его. Были легенды, что он в одной из атак, когда немцы прорвались к штабу армии, он лег за пулемет и поливал немцев огнем, уничтожив несколько врагов или даже несколько десятков немцев. Это тоже легенда. В воспоминаниях этого эпизода нет, этот эпизод записан с рассказа самого Брежнева. Были легенды о непосредственном участии Брежнева в боевых операциях. Это легенды. Никаких других особых легенд не было и в последующее время».

Миф избирает самые острые ситуации при создании героя: не Брежнев спасал, а наоборот, Брежнева спасали. Но самое главное еще в том, что и сам человек начинает верить в красивую историю, а не в правдивую. Мы живем в мире красивых историй разной степени правдивости. И если это не полицейский протокол, то можно стопроцентно быть уверенным, что красивая история победит правдивую. Тем более у рассказчика есть право самому отбирать объекты и детали для своего рассказа.

Виртуальность, несомненно, возвышает, поскольку таким образом событие / поступок из физического пространства переходит в информационное, а там и виртуальное, где может храниться вечно. А красивость как раз и делает переход поближе к виртуальности, если не сразу в саму виртуальность.

Физическое может переходит в виртуальное, но и виртуальное может переходить в физическое. Это, например, памятники, которые то ставят, то сносят, когда принимают новую интерпретацию своей собственной истории. Однотипно меняются названия улиц, и уже никто не может ответить на вопрос, как добраться до Х, если Х — это новое название.

Приход Зеленского на должность президента также иллюстрирует взаимоотношение и переход между виртуальным и реальным. Правда,и виртуальное, и реальное сближает то, что мы сами отбираем, то, что нам ближе, отбрасывая то, что хоть и является правдой, но правдой неприятной для нас.

Вот, к примеру, как смотрелись дебаты с точки зрения виртуальности: «Человеческий мозг не отличает вымысел от реальности. Если бы отличал, мы бы не смотрели кино и не влюблялись в киногероев. В каком-то смысле политики, которых большинство из нас видит только на экране, такие же киногерои. Во время дебатов на стадионе "Олимпийский", которые уже не могли существенно повлиять на итоги выборов, Петр Порошенко попытался разыграть единственно возможную карту и жестко вернуть электорат в реальность. Он несколько раз сравнил оппонента с пустой оберткой, подчеркнул, что Зеленский — талантливый актер, а не политик, старался подловить его на некомпетентности и неосведомленности. Он как будто хотел сказать избирателям: "Да, я — плохой, но я — настоящий!"».

Сильная виртуальность всегда будет победителем в соревновании с красивой реальностью. Отсюда внимание к имиджу с древнейших времен, когда говорилось «умела приготовить, не сумела подать». Если по поводу реальности надо еще самому отгадывать, что это означает, то в виртуальности сразу лежит ключ к пониманию. Виртуальность уже заранее создается под вполне определенное понимание.

В мире заговорили о прорыве виртуальности в новые сферы на примере избрания Зеленского: «Зеленский провел первую в мире успешную президентскую кампанию, которая была полностью виртуальной. Он не только акцентировал образ другого, у него не было личных встреч, он не выступал, не делал митингов, избегал путешествий по стране, не давал пресс-конференций и до последнего дня кампании не участвовал в дебатах» (см. также тут).

И еще: «Во многих аспектах кампания Зеленского жутко напоминает эпизод серий Нетфликса "Черное зеркало", где анимационный голубой медведь смеется и издевается над политиками, соревнующимися в британских промежуточных выборах, и в конце концов присоединяется к ним в их борьбе, проводя полувиртуальную кампанию с монитора на грузовике. Но существенной разницей является то, что медведь пришел вторым, а Зеленский победил».

Есть и более сложные модели «преломления» виртуальности в реальность. Например, в немецком фильме «Путин и немцы» цитируется Глеб Павловский, который говорит: «"Путин инсценирует себя как властитель монархической России, которая презирает слабые западные общества", — отмечает диктор. Глеб Павловский, которого в фильме представляют как "бывшего советника Путина", полагает, что немцы не понимают, в чем смысл этой игры, и разъясняет: смысл в том, чтобы скрыть, что "мы — слабое государство, очень слабое государство"». Но мы, продолжает Павловский, заставляем других все время говорить о себе, «все время считать нас более сильными, чем мы есть».

То есть физически слабое государство занято тем, что говорит о себе как о сильном, а сила уже принадлежит виртуальности. И не только говорит, а и делает шаги на обострение ситуации, поскольку именно это оно считает проявлением силы. Мы видим эту перекодировку физического в информационное и виртуальное в случае поведения России.

И Павловский неоднократно рисует именно такую схему поведения России: «Мы живем в такой стране, которая только изображает из себя монолитный, каменный, как стена. А на самом деле она ведь дырявая. Она как некоторые сорта хорошего сыра — очень дырявая. В ней масса ходов — кротовых, лисьих, барсучьих нор, лисьих, кроличьих. И если бы не было этих нор, людям просто негде было бы жить. Поэтому это иллюзия, что перед нами какой-то сплошной режим, который неколебимый. И режим это знает. Знает, что он слаб. И поэтому, в частности, пугает».

И еще: «Вот истеричность пропаганды государственной — она ведь что скрывает? Она скрывает отсутствие ценностей, отсутствие идей. [...] Вы видели, чтобы кто-то за эти провозглашенные скрепы чем-то пожертвовал реально? Взял и лично пожертвовал жизнью? Не говорю уже про достаток, и так далее? Нет, это все формы истерики, такой дискурсивно-риторической истерики. Просто когда это достаточно громко, это создает ощущение угрозы: "наверное, что-то там есть". Вот это один из способов. Хотя главный способ, повторю, — это вот такая военно-стратегическая атмосфера. Власть все время ищет, куда нанести какой-то удар, чтобы обострить. А обостряет она то, что не может решить».

Главным инструментарием при этом становится игра на обострение: «Кремль, как это ему свойственно, когда возникает сложная проблема, обостряет ситуацию. Это опасно, однако Кремль будет играть на хаотизацию поля [...] Занятость Украиной, когда в своей стране такие проблемы, — это просто безумие. Нас, честно говоря, вообще не должна волновать сейчас Украина».

И, пожалуй, самое важное: «По отношению к советским временам в Путине есть элемент принципиальной новизны: Москва, конечно, дестабилизировала ситуацию в мире, но потом отыгрывала назад, стремясь ее ввести в рамки. Путин действует иначе — он ее дестабилизирует, абсолютно веря (и не без оснований), что стабилизировать ее будет Запад»; «Он, собственно, питается экстремальностью, это главное сырье системы, позволяющее именно воспроизводить режим катастрофы — а этот режим и есть условие существования такой России. При нем нет будущего, имитируется настоящее — но и смены ему не видно [...] Они при всей своей антиамериканской риторике построили сугубо умозрительную конструкцию вроде американской. Разница та, что американская существует в реальности, а осажденная Россия — только в их воображении. Но, пожалуй, современная Россия ничего профессионально не умеет, кроме как воображать».

Виртуальное все время пытается стать как будто реальным, подать себя как реальное, на самом деле не будучи им. Политика все время эксплуатирует эти переходы реального в виртуальное и виртуального в реальное. В результате становится все труднее определять, где правда и где ложь. Тем более в мире, где наступило царство постправды, когда каждому дают возможность выбрать ту правду, которая ему по душе.

С виртуальной реальностью иногда ведется очень серьезная борьба: польский священник сжигает книги о Гарри Поттере, а из школ Барселоны изымают 200 книг, обвиненных в пропаганде сексизма. В этих случаях виртуальность «наказывается» за то, что кто-то может в нее поверить как в реальность. Раньше за это сжигали авторов книг, теперь все стало поспокойнее — сжигаются только книги.

Одним из интересных, но редких вариантов пересечения то ли виртуальности с виртуальностью, то ли виртуальности с реальностью является феномен создания дотракийского и валирийского языков для телесериала «Игра престолов», их создал вполне квалифицированный лингвист Дэвид Питерсон.

При этом интересно, что популярность сериала уже в 2013 г. привела к тому, что дотракийский и валирийский языки услышали больше людей, чем три живых кельтских наречия — валлийское, ирландское и шотландское гэльское.

В мире есть даже отдельное общество создателей языков. На сайте есть отдельный раздел Кино и телевидения, куда попадают отсылки на виртуальный продукт, где искусственный язык играет не второстепенную роль. А в 2019 году состоится его 8-я ежегодная конференция в Кембридже. В университете Беркли будут летние курсы по изучению языков «Игры престолов» (тут и тут). И что приятно — читать будет сам автор этих языков. Он говорит: «Есть та же ценность в создании нового языка, как в создании нового художественного произведения. [...] Для одних здесь не будет ничего ценного. Для других ценность огромна, поскольку создание языка может быть важно само по себе, но он также может быть использован для порождения нового искусства, используя слова, которые являются уникальными для какого-то художественного контекста, или иметь бесконечную личностную ценность для создателя. Это как написание песни для инструмента, который сам же создал».

Кстати, и сама «Игра престолов» также в определенной степени является отражением реальных исторических событий, вдохновивших Дж. Мартина на написание своих книг, то есть реальное вдохновило виртуальное (тут и тут). Реальный мир и виртуальный мир находятся в определенной взаимозависимости.

Питерсон говорит, что хотел бы, чтобы ко всем созданным им языкам относились как к произведениям искусства (см., например, о языке для фильма «Аватар» тут, тут, тут и тут). Такова его цель. И давайте честно признаем, что придумать новый язык представляет собой гораздо сложную задачу, чем даже создание нового киномира.

Мы живем в бесконечном пересечении виртуального и реального, даже на примере языка «Игры престолов». Кстати, уже в 2012 году 146 новорожденных девочек в США получили имя Кхалиси (Khaleesi). Есть также длинный список имен советского происхождения. Они тоже были продиктованы виртуальностью, только не художественного, а идеологического происхождения. Или, например, такой пример, когда в метро Киева разгуливали персонажи «Игры престолов».

Шульман напомнила нам известную информацию Павловского, что Путин появился как реакция на то, что в опросах населения по поводу идеального президента появился Штирлиц: «В 1999 году на обложке журнала "Коммерсант Власть" был нарисован Штирлиц. При этом в обоих вариантах опроса, что у ФОМ, что у Ромира, победил не Штирлиц, а маршал Жуков из фильма "Освобождение". Штирлиц был вторым. Тем не менее, все тогда уже понимали, к чему клонится дело. Этот типаж тайного героя, переодетого в плохого, окруженного плохими, но внутри хорошего, вот этот типаж шпиона в целом, он действительно был востребован общественным мнением, попал в запрос. И, собственно, уже в следующем году стал президентом».

Так что Зеленский оказался не первым виртуальным героем, ставшим политическим победителем. Все сказанное говорит о том, что наша приверженность реальному отнюдь не покрывает все виды ситуаций, в которых мы участвуем. Виртуальное оказывается во многих ситуациях таким же активным игроком, как и реальное. При этом также есть много ситуаций, где виртуальное держит первенство, поскольку оно более адекватно отражает модель мира человека, а реальность вполне может от нее отклоняться. И специалистов по работе с виртуальностью достаточно много: кто-то занят созданием реальности, а кто-то — виртуальности.

Георгий Почепцов, detector.media

Чтобы не пропустить самое важное, подписывайтесь на наш Telegram-канал.