Тюрьма для зла. Репортаж из лагеря для военнопленных

Почти все заключенные здесь корчат из себя жертву обстоятельств.

Как работает один из лагерей для российских военнопленных, чем они занимаются в заключении, почему оказались на войне и поменяли ли свою позицию, – об этом ниже в репортаже РБК-Украина из лагеря для пленных.

С тех пор, как началась полномасштабная война в Украине с российскими оккупантами, украинская армия регулярно пополняет обменный фонд. Сотни военнопленных из РФ оказываются в лагерях, которые специально для них освободили от заключенных.

С военнопленными обращаются строго по Женевской конвенции – их хорошо кормят, дают работу и следят за их здоровьем. Сегодня это делается уже давно не для того, чтоб российский режим относился также к украинским пленным. Судя по виду тех, кого удалось обменять, в российских лагерях не следуют ни конвенции, ни простой гуманности. Несмотря на это, украинская сторона продолжает набирать обменный фонд и следить за ним как цивилизованное государство.

Досмотр, санчасть и барбершоп

Лагерь для военнопленных россиян находится на западе Украины и размером почти с небольшое село. Это масштабная бетонная площадка с забором, колючей проволокой и вышками наблюдения по периметру. Нам сразу говорят – делать панорамные снимки запрещено, фотографировать лица сотрудников запрещено, указывать место – запрещено.

– Мы с вами пойдем тем путем, которым сюда заходят сами пленные, – говорит представитель Координационного штаба по вопросам обращения с военнопленными Петр Яценко, – досмотр, санчасть, карантинный изолятор, барбершоп и так далее.

На слове "барбершоп" несколько журналистов улыбаются. Мы еще будем слышать и видеть здесь вещи, несвойственные этим местам. Барбершопом окажется небольшая комната с креслом и зеркалом в резной деревянной раме. Его даже можно назвать красивым, но вряд ли прибывающие сюда пленные это замечают.

Мы сдаем паспорта, проходим рамку досмотра и выходим во двор. На участке земли желтыми чернобривцами высажен большой украинский герб. Рядом стоит греко-католическая церковь святого Юрия. Она пустая.

– Они здесь молятся, даже не греко-католики. Обряды же похожие. На Пасху пекут куличи, заходят святить, – рассказывает нам Петр.

Когда военнопленные попадают в лагерь, им сначала зачитывают их права, объясняют, каким будет расписание, чем они будут заниматься. Их досматривают в санитарной части и оставляют на две недели на карантин. В комнате для досмотра пахнет мылом.

В соседней пленные раздеваются и сдают свои вещи, их помещают в мешки и подписывают. Для этих целей выделили отдельную кладовку – она поделена на полки, которые набиты тюками с одеждой. В этой комнате очень спертый запах. Украшения пленным разрешают не сдавать. В следующей комнате они получают робу и обувь. Вся обувь – кожаная.

– Здесь постоянно есть горячая вода, работает бойлер, – говорит один из сотрудников лагеря.

Если пленные поступают сюда с болезнями, их лечат. Когда привезли "вагнеровцев", которых набрали из русских тюрем, у многих из них на руках был красный или белый браслет. Это означает, что у пленного ВІЛ или гепатит. Такие уже не попадают в общие условия.

Мы идем дальше – в карантинную зону. Петр говорит, что нам повезло, что звучит здесь странно. Но нам действительно повезло – как раз в этот день в лагерь привезли новоприбывших. Пока мы говорим на улице, они уже смотрят на нас из окна, но как только мы смотрим на них, сразу же отворачиваются.

В комнате, где сидят "новенькие", расположены кровати и тумбочки – по одной на каждого человека. У новых пленных чистая темно-синяя роба и одинаковые выбритые головы. Они держат в руках бумажки – формы для заполнения ответов на психологический тест.

– А что в тесте?

– Ну, например: "Мне часто говорят, что я вспыльчив", "Запоры у меня бывают редко", "В игре я предпочитаю выигрывать".

Новоприбывшие выглядят напуганными – они все время горбятся и прячут голову, вжимаются в койки, будто хотят в них исчезнуть.На вопрос о том, кто из России, несколько человек поднимают руки. Один из мужчин смотрит испуганно, но не опускает голову и с ним удается завести разговор. Он представляется Кириллом, говорит, что из Тульской области. Он оказался в Украине в конце декабря, служил в терробороне на левобережье Херсонской области, а сдался 1 июля возле Антоновского моста, потому что "не было вариантов".

– Что думаете об Украине?

– Я думаю, зря мы это все затеяли. Войну эту. А так даже не знаю, что вам сказать.

Еще один новоприбывший – украинец Евгений Калашников из Новоазовска. Когда россияне пришли к нему в город, ему было 14 лет. Он все время повторяет, что сдался сам, а на войну его забрали насильно. В руке он все еще держит тест с вопросами про игры и темперамент.

– Я конкретно ушел со своих позиций и пришел на позиции ВСУ. С меня все обвинения сняты, но я еще тут.

На передовой Евгений пробыл три дня. Здесь таких много, рекорд – 6 часов на войне. Пока мы разговариваем, в карантинную зону заходит еще один новоприбывший. Его ладонь, обмазанная зеленкой, вывернута в обратную сторону.

– Граната взорвалась рядом, – объясняет мужчина.

В это время Евгений уже успевает дать небольшое интервью другим журналистам. Он, наконец, отложил тест, повторяет одни и те же слова и все время гладит свою бритую голову.

– Меня насильно запихнули на эту войну, я пришел и сдался своим. Обвинения сняли. Должны были выпустить вообще. Я свою сторону выбрал, я не жалею.

Военнопленный Евгений из Новоазовска

На улице мы общаемся с несколькими сотрудниками и пересказываем им слова новых пленных. Они улыбаются: "Здесь эту легенду услышишь часто. Сам сдался, не стрелял, никого не убивал. Они здесь все "невинные".

Нас ведут в лазарет. Это небольшой двухэтажный корпус с палатами и смотровым помещением. В комнатах на восемь коек лежат мужчины в полосатых робах. У многих возле кроватей стоят костыли. Нам разрешают пообщаться с пленными, если они сами захотят. Сами "пациенты" ведут себя довольно вежливо и отвечают на вопросы, но, спустя минуту после начала диалога, появляется ощущение, насколько это общение бессмысленное. Например, россиянин Алексей пришел на войну в Украину, чтобы "отдать долг родине". В чем заключался этот долг и почему это связано с украинцами, он так и не смог объяснить.

– Вы понимали, кто на кого напал?

– Ну как сказать, напал… Мы же по идее пришли защищать народ. С начала конфликта нас же не было тут, когда вся ситуация произошла на Украине. Обстреливалась Луганская и Донецкая области.

– Кем обстреливалась?

– Ну я ж не знаю. Но обстреливалась с украинской стороны.

Пока он лежит и говорит, его пальцы нервно стучат по животу, но вряд ли из-за страха или стыда. Скорее всего, Алексей действительно не знает, кто обстреливал Донбасс, поэтому в эту минуту он активно соображает, что ответить. Большинство из тех, кто находится в плену, не задаются подобными вопросами, называют себя "маленькими людьми", а войну – большой политикой, в которой они ничего не понимают. Отдавая "долг родине", они теряют конечности, глаза и рассудок, в 26 лет выглядят на 40, но продолжают утверждать, что политика для "больших людей", а они – маленькие. Тот же россиянин Алексей даже сейчас не хочет понять, что происходило в Украине все эти девять лет. Когда его спрашивают, знает ли он, что Луганск и Донецк – это Украина, он говорит – нет, потому что люди "проголосовали" иначе.

"Я украл 10 бутылок водки и конфеты"

Подходит время обеда и нас ведут на построение. Пленных ставят в три линии в широком бетонном коридоре на улице. На стене, находящейся напротив мужчин, висят портреты украинских гетьманов, герб и гимн Украины. Пленные не поют наш гимн. Когда эту практику пытались ввести, правозащитные организации назвали это жестоким, и пение гимна отменили. Сколько по-настоящему жестоких практик реализуют в российских тюрьмах по отношению к украинским военным, правозащитникам, наверное, остается только догадываться.

Нас ведут в столовую, но сперва мы заходим в "магазин". Это небольшая комната с прилавками, забитыми сладостями, консервами, сладкой водой и бытовой химией. Нам объясняют – каждый пленный имеет свой счет, куда его родные могут присылать деньги через посредников в Украине. Кроме того, военнопленные работают и получают от 10 до 15 гривен за рабочий день. Наличные им на руки не выдают.

В столовую пленные заходят частями и подходят к умывальникам, над которыми висят зеркала. Пока мужчины моют руки, вытирают их полотенцами, ни один не поднимает голову и не смотрит на себя в зеркало.

Сегодня на обед борщ, каша с мясом, капустный салат и четверть буханки белого хлеба. Пленные берут алюминиевые тарелки на подносы и садятся за столы. Едят они быстро, смотрят в одну точку и не разговаривают друг с другом. "Наверное, журналистов стесняются", – говорит один из сотрудников. Обед им раздают дежурные в белых одноразовых халатах и шапочках. После обеда каждая четверка, сидящая за столом, встает и на три-четыре говорит: "Дякуємо за обід". "Пару слов на украинском запомнить не тяжело", – с улыбкой отмечает сотрудник лагеря.

Еда выглядит сытно – на борще сверху пленка жира, а каша хорошо залита сливочным маслом. Здесь трудно не проводить параллели с тем, какими из российского плена возвращаются украинцы и с каким выражением лица едят яблоки. Честно говоря, параллели проводишь везде – начиная от комнаты с запахом мыла и заканчивая зеркалом в резной раме. В этом лагере нет ощущения безысходности и тоски, если не брать во внимание их обитателей. Да и сами обитатели не выглядят голодными и изможденными, если, конечно, не смотреть на бывших заключенных.

С одним из них мы говорим в комнате для отдыха. Это небольшое помещение с телевизором, книгами и шахматами. В нем сидят четверо, один сразу уходит, когда мы заходим, а трое остальных соглашаются поговорить. Первым с нами здоровается Андрей. Он из Волгограда, а на войну попал из тюрьмы.

– За что сидели?

– За кражу. Я украл десять бутылок водки с конфетами.

Андрей показывает размер бутылок и на вопросе "Хотелось выпить?" смущенно закидывает голову и улыбается, обнажая почерневшие остатки зубов. За кражу ему дали пять лет. "У нас в Волгограде судят по-страшному", – добавляет Андрей, слегка хмурясь.

Еще один пленный – Григорий, говорит с нами, облокотившись о костыли. Его нога в гипсе распухла, ногти почернели. Григорий жил на Дальнем Востоке, подрабатывал разнорабочим, а на войну попал по повестке.

– Вы понимали, что Россия напала на Украину?

– Нет, так мы не думали. Там же как получается… Россия присоединила, получается, Донецк, Запорожье, Луганск. Мы на обороне были. Это ж не насильно было.

Войну Григорий называет "политикой". Ни он, ни те, кто сидят с ним и смотрят телевизор, даже не могут ответить, что произошло 24 февраля 2022 года. Мужчина, представившийся Эриком, машет головой и говорит: "Я даже не знаю". Говоря с ними, сложно понять, обманывают они или действительно не понимают, что происходит на самом деле.

Военнопленный Андрей из Волгограда

Они все время повторяют, что война – это плохо и надо бы договориться. Когда мы спрашиваем, стали бы и они договариваться с теми, кто пришел в их дом и сказал, что они тут больше не живут, пленные отвечают, что договариваться не стали бы. Стали бы выгонять. Но даже здесь они не видят очевидных параллелей.

"Цивилизованные нацисты"

Нам показывают места, где пленные работают. У них есть несколько цехов – в одном из них они изготавливают подарочные пакеты. Мужчины с посеревшими от времени наколками, с бинтами на головах, в синей робе выглядят очень нелепо и странно, аккуратно складывая блестящую малиновую бумагу в разноцветном конфетти.

К одному из пленных мы подходим, у него на руке выбит большой дракон. Он представляется Артемом и поначалу кажется довольно вежливым, все время улыбается и кивает. Когда мы задаем ему вопрос о том, думал ли он, что мы нацисты, он отвечает – да. Изменилась ли его позиция – нет.

– К вам нормально относятся в плену?

– Да.

– А как вы думаете, нацисты относились бы нормально?

– А вы цивилизованные нацисты.

Все это Артем произносит с такой же улыбкой, и так же вежливо кивая головой. Он участвовал в "Штурме Z" и пошел на войну исключительно по идеологическим соображениям. Теперь Артем складывает подарочные пакеты в плену.

Военнопленный Артем из Кемерово

В соседнем цеху в пакетах делают дырки и продевают синие шнурки. Один из пленных – довольно грозного вида человек, сам здоровается и слегка кивает. Он не выглядит подавленным или напуганным, как большинство его "коллег". Наоборот – ему, похоже, идет это место. Мы спрашиваем, почему он работает в "пакетном" цеху, а не на пилораме, например. Он тыкает себя пальцем в бок и говорит, что у него для пилорамы слишком больная спина. Этот пленный оказывается украинцем из Донецка.

На вопрос об идеологических соображениях показательно вздыхает и спрашивает, откуда мы и когда в нашем городе начались обстрелы.

– А у меня Донецк обстреливали 9 лет.

– А кто обстреливал?

– Вооруженные. Силы. Украины.

В этом лагере много украинцев с Донбасса, которые пошли воевать за россиян. Некоторые из них, как Евгений из Новоазовска, говорят, что их заставили. А некоторые, как мужчина из "пакетного" цеха, считают, что их обстреливала собственная армия. Большинство из них не могут ответить на вопрос, что было повреждено в результате девятилетних обстрелов и сколько погибших. Эти вопросы они воспринимают агрессивно.

В следующем цеху пленные плетут кресла и диваны. Те самые, которые потом стоят на летних террасах в кафе и на чьих-то дачах. Разговаривать с ними уже не очень хочется, они становятся скучными и однообразными. У них одинаковые, затравленные лица, на каждом из которых отпечаталось выражение молчаливого принятия. Самое странное, что с такими лицами они выглядят довольно органично.

Мы выходим во двор и замечаем, что один из участков земли густо засажен кабачками. "Украинцы везде что-то должны посадить", – говорит журналистка. Последний пункт "экскурсии" – помещение, где пленным можно звонить своим родственникам. Сам звонок длится 15 минут, а звонить можно в порядке очереди, в среднем это где-то раз в две недели. "Нашим [пленным в России] вообще не дают звонить", – отмечает Петр.

Мы поднимаемся на третий этаж очередного корпуса, он выглядит хуже, чем остальные – потолок и стены грубо заштукатурены, длинный коридор плохо освещен. Вдоль стены стоят "новенькие", с которыми мы общались вначале. Один из них самого маленького роста все время выглядывает из-под козырька форменной кепки, остальные будто застыли.

– Кто хочет звонить? Кто помнит свой номер наизусть?

Вызывается первый из шеренги. Его ведут в небольшую комнату, мы набиваемся следом. Он садится у телефона, диктует номер, который набирает сотрудница. По громкой связи сообщают, что его разговор сейчас будет записан и начинаются гудки. Мы замерли с камерами и фотоаппаратами, пленный тоже замер – мы слушаем длинные гудки. Наконец в громкоговорителе раздается "Алло". Несколько секунд пленный и его родственница проверяют, хорошо ли их слышно, а потом парень сообщает, что он в плену.

– Где?

– Ну, в Украине.

Женщину на том конце провода почти не разобрать, но по ее интонации понятно, что она не шокирована. Слушать разговор больше не хочется, мы слышали десятки таких диалогов. Пока стоим в плохо освещенном коридоре, пленные также не шевелятся. Все кроме самого маленького. Когда предыдущий заканчивает говорить и их снова спрашивают, кто помнит номер, он мотает головой, выглядывая из-под козырька, и быстро говорит: "А чего я, чего сразу я? А вон тот разве не по очереди?"

В комнату идет следующий. Громкую связь не отключают, сначала мы слышим гудки, а потом начинает играть быстрая танцевальная песня. Из-за эха ритмичные звуки расходятся на весь коридор. Мы и работники лагеря начинаем смеяться, несколько человек даже слегка пританцовывают. Не танцуют только пленные.

Тюрьму на "Свободу России"

Перед тем, как мы должны покинуть лагерь, нам разрешают отдельно поговорить с одним из пленных. Мы просим встречу именно с россиянином. Через несколько минут в комнату с двумя диванами, застеленными пестрыми одеялами, приводят коренастого мужчину, отдаленно напоминающего Евгения Пригожина. Он садится на стул и складывает впереди себя руки в замок. Мужчину зовут Ярослав Ярославцев, ему 45 и он из Тверской области. На войну он попал из тюрьмы – сидел за то, что сбил насмерть человека. Говоря о том, что он "отбывал наказание", Ярослав улыбается и щурит глаза.

– Мы поехали на войну с Министерством обороны. С Пригожиным мы не поехали. Боялись, что обманут, не заплатят, это же ЧВК. А получилось наоборот.

Военнопленный Ярослав, Тверская область

Лицо Ярослава оживает и меняется, когда он говорит, и замирает, когда он слушает, из-за чего тяжело понять его реакцию на вопросы. Пленный говорит, что из тюрьмы забирали на войну "добровольно-принудительно", а подготовка проходила всего 10 дней. Их экипировали автоматом Калашникова и послали на штурм.

– Как вы попали в плен?

– Печально попал. Можно сказать, вышел на передний фланг. Я ни одного выстрела не сделал. Выхода у меня не было – либо лечь под минометным огнем, либо погибнуть от пулемета тех, кто стрелял нам в спину.

На протяжении разговора Ярослав несколько раз повторяет, что вообще не стрелял. "У меня автомат в масле был", – добавляет он детали, чтобы его слова звучали убедительнее. Сравнивая плен и тюрьму, он говорит, что в плену лучше, потому что в тюрьме к нему – славянину, как он сам подчеркивает, относились как будто он не у себя дома. При этом тюрьма находится в Башкортостане.

– Мало того, что там так относились к русским, к славянам… А я нахожусь у себя в стране и мне говорят: "Езжай в Россию"!

Ярослава это искренне возмущает, он впервые за весь диалог поднимает брови, округляет глаза и даже слегка повышает голос. Он уверен, что башкиры – это россияне, а Башкортостан – это его страна. Ни приставка "стан", ни очевидные различия не вызывают у него вопросов. О Кремле он говорит почти также возмущенно, но добавляет в свою речь несколько театральных пауз.

– История повторяется. Есть царь, а есть опричники. Вот опричники исполняют прихоть царя. Если царь считает, что это правильно, ну, вы понимаете, о ком я говорю. Если надо Владимиру Владимировичу Путину что-то, он решает это с помощью своих структур. Вот и все.

Пока мы говорим, все время создается впечатление, что Ярослав активно сжигает мосты и, как выясняется, это правда.

– Планируете возвращаться?

– Хотелось бы наоборот остаться.

– В каком качестве?

– Ну, в качестве… Быть полезным. Допустим, есть РДК (Российский добровольческий корпус – ред.).

РДК или легион "Свобода России" – Ярославу все равно, где быть. Он бы хотел получить политическое убежище, но понимает, что ему его не дадут. Мужчина не скрывает, что не хочет в Россию из-за того, что там его снова ждет тюрьма. Но он называет это одной из причин. Основная – закончить войну.

– Вам стыдно перед Украиной?

– Мне стыдно, что я поверил в то, чего не существует на самом деле. Я ничего не сделал плохого Украине. Но… Так получилось, так вышло. Я поверил, что…

Последнюю фразу он не договаривает – не знает, как сформулировать. Вместо этого разводит руками и улыбается – на этот раз беспомощно.

Мы прощаемся с работниками и выходим за ворота лагеря. У пленных по расписанию работа, потом ужин, процедуры и сон. В расписании возле слова "сон" написано "беспрерывный". Нам объясняет сотрудник – он прерывается только из-за тревог. По правилам, когда бы не объявили воздушную тревогу, пленных будят и ведут в укрытие. Раненых несут на ношах. Сколько раз тревогу объявят – столько раз их будут спускать в подвалы.

– А это ведь даже и не наша вина. Пусть скажут спасибо Путину.

Чтобы не пропустить самое важное, подписывайтесь на наш Telegram-канал.